Чашка сделана из тонкого фарфора, прозрачного настолько, что рисунок, покрывающий ее снаружи, виден изнутри, и не на просвет, что для любого фарфора обычно, а в тени. Поверхность чашки подобна парче, буквально «заткана» золотыми узорами по насыщенно-зеленому, красному, черному фону. Сюжет росписи традиционен для керамики сацума [1]: раканы (т. е. архаты, буддийские «святые», избавившиеся от «омрачений» и достигшие нирваны) и богиня Каннон (японская милосердная заступница, бодхисаттва Авалокитешвара в женском обличье). Сюжет не случайный. Японцы говорят: «Вкус чая и есть вкус дзен». Чай дарован им самим Дарумой (Бодхидхармой). На блюдце те же персонажи, что и на чашке, но манера росписи и цвета несколько отличаются – совсем нет печатного золотого орнамента, зато значительно больше характерной для сацума «возвышенной эмали» [2] . Насколько эта чайная пара действительно «пара», не совсем ясно.

Если сюжет и техника исполнения вполне аутентичны, что же делает эту японскую чашку недостаточно японской? 

Даже для простого чаепития она не годится: японцы не используют чашки с ручками. Что же касается чайной церемонии, то такая чашка решительно во всем противоречит духу ваби, определяющему стиль предметов для «тя-но-ю». Чашка слишком тонкая и нарядная, а суть ваби в простоте, скромности и безыскусности. Это сервизная чашка, а принести в чайный домик сервиз так же дико, как пригласить в гости клонов. Настоящая японская чашка, тяван, драгоценна своей индивидуальностью, ее созерцают, ценя не аккуратность исполнения, а отпечаток души мастера и природу материала – даже если они выражаются в следах пальцев гончара, разрывах черепка и пузырях глазури. Все, что для европейца – лишь грубые дефекты производства, для японца наполнено дыханием жизни и поэзией. Зачастую чашки имеют собственные имена. Тяван проживает свою жизнь, впитывая цвет чая в сеточку цека на глазури, приобретая сходство с ликом умудренного жизнью старца. Разбитая тяван не теряет своей ценности, ее скрепляют серебряными скобами и заполняют золотым лаком трещины: они украшают чашку, как шрамы украшают воина.

Все это не о нашей чашке. Значит, японцы выпускали посуду, которая не отвечала их же собственным вкусам и потребностям? Зачем? Для Европы! Япония экспортировала фарфор даже в эпоху Эдо, которую сами японцы назвали «сакоку» («страна на цепи»). Тогда в порт  Нагасаки впускали не более двух иностранных судов в год. Когда в 1853 году «дипломатия» американского коммодора Перри пробила первую брешь в японском «железном занавесе», торговля начала оживляться. Керамика Арита, известная в Европе как «Имари», благодаря таможенному клейму портового городка Имари, экспонировалась на международных выставках: в 1867 году в Париже, а в 1873-м – в Вене. Спрос на японский фарфор за рубежом породил торговые компании, заказывавшие изделия определенного типа. Стали появляться вещи, которые никогда не существовали в Японии: чайные и кофейные сервизы, парадные блюда, большие напольные вазы. Популярность в Европе керамики Сацума привела к производству предметов в этом стиле в других гончарных центрах Японии. В Сацума, например, создавались формы для сервизов, которые расписывались в Иокогаме сюжетами, отвечавшими представлениям европейцев о Японии: самураями, гейшами, архатами.

Так лукавые японцы зарабатывали на своей экзотике, давая европейскому потребителю то, чего он ждал, предпочитая не выносить на суд непосвященных чужаков то, что было подлинно японским.

[1] Сацума – второй, после Арита, центр производства фарфора в Японии, на острове Кюсю. В XVI в. 18-й феодал клана Сацума Симадзу Ёсихиро привез в свое княжество из корейского похода мастеров фарфорового дела, которые передали секрет фарфора японцам.

[2] Пигменты (окиси металлов) смешиваются с флюсом (легкоплавким стеклом), фриттуются (прокаливаются, спекаются), снова мелются, затем наносятся на изделия и обжигаются – поверхность остается покрытой выпуклыми линиями и точками.