Резное дубовое кресло с дугой вместо спинки, топорами-подлокотниками и «забытыми» на сиденье рукавицами оказалось вполне в русле поисков отечественной художественной промышленности – поисков нового, национального стиля. И, главное, оно сразу полюбилось публике: и либеральной, которая сочла его актуально демократичным, и консервативной, признавшей в нем ту самую народность, что идет в нагрузку к самодержавию и православию. Один из шу́товских образцов стоял в кабинете самого государя-освободителя. Разумеется, в царствование следующего монарха, Александра III, известного своими русофильскими вкусами, «поголовье» таких кресел неуклонно росло, а «ареал» расширялся. Когда закончился десятилетний срок привилегии по шу́товскому патенту, кроме «чистокровных» шу́товских появились кресла талашкинские – художественно-промышленных мастерских княгини Марии Тенишевой, лаковые расписные балахнинской мастерской Г. Лабедева и много еще доморощенных от кустарей-резчиков по всей Руси. «Ямщицкие» кресла заполонили страну – сейчас «от Москвы до самых до окраин» нет, наверное, ни одного музея, не укомплектованного вариантом этого изделия, близким к оригиналу или с новыми атрибутами: кнутом, лаптями, балалайкой. Есть и с другими надписями.

Эта мебель, с ее модным в пореформенное время народным колоритом, оказалась уместной и в земском учреждении, и на дачной веранде, и в городской гостиной «в русском вкусе». Но кресло «с направлением» никак не хотело стоять мебелью в углу. Оно громко, как со сцены, заявляло о взглядах и пристрастиях хозяина, а иногда и проговаривалось о его проблемах. Осип Мандельштам в книге воспоминаний «Шум времени» описывает меблировку кабинета своего отца, еврейского перчаточного мастера, который благодаря статусу купца первой гильдии смог обосноваться в Петербурге: «Прежде всего – дубовое кустарное кресло с балалайкой и рукавицей и надписью на дужке “Тише едешь – дальше будешь” – дань ложнорусскому стилю Александра III». Такое вот еврейское счастье – вырваться за «черту оседлости» и обставиться  по-великорусски. И горько, и смешно! [1]

Яркая индивидуальность, а вовсе не «тихая езда», привела «Тише едешь…» в кино – оно «сыграло роль» в эпизоде фильма «Волга-Волга» (1938 г.). Узнаваемое, с нечитаемой, но и без того всем хорошо известной надписью, стоит оно в квартирке товарища Бывалова прямо под портретом хозяина, мечтающего добраться до столицы – карьерно и географически. Помните, что говорит Бывалову-Ильинскому его преданная секретарша, неподражаемая Мария Миронова: «…Мы сменили двадцать учреждений, с каждым днем все ближе и ближе подвигаясь к Москве. И вдруг, в тот самый момент, когда до Москвы остается каких-нибудь три-четыре тысячи километров, такого человека берут и бросают на какую-то совершенно мелкую, кустарную промышленность...». Действие фильма ¬– сказано: «дальше будешь» – начинается на пристани Мелководск, у истоков некой далекой сибирской реки. Снимали, кстати, в верховьях Чусовой. Вот куда – за тысячи верст от императорских покоев – заехало «ямщицкое» кресло.

[1] Но чаще – смешно. Растиражированное «необычное» кресло постепенно сделалось интерьерной пошлостью, вписалось в городской уют русофила средней руки. И это надолго. Вот цитата из воспоминаний посетителя мастерской Ильи Глазунова 1960-х гг., когда в моду снова вошло ретро «à la russe»: «В мастерской находилось много вещей старорусского быта: прясла, братина, элементы конской сбруи, лампадки, латунные кресты, на одной из стен висели старинные, потемневшие от времени иконы. В глубине справа стояло кресло с деревянными топорами-подлокотниками и рельефными варежками на сиденье». Там, где иконы развешаны вместе с хомутами, обязательно найдется место незабвенному шу́товскому креслу.